У меня было обывательское предубеждение, что художник должен быть поначалу не понят. Ему буквально все – власть предержащие, критики, «простые ценители» искусства должны не давать ходу, подвергать гонениям и требовать оградить, не пускать. И только после его кончины, прозрев внезапно, покупать его картины за большие деньги, и превозносить… Только уход его должен доказать, что хаос из треугольников, квадратов и клякс, названных «Эвольвента и Эволюта» – есть новая вершина в изобразительном искусстве…

Теперь я понял, что это совсем не так. И сейчас испытываю жгучий стыд, что до задания редакции ничего не слышал о воронежском Художнике с самой большой буквы – Андрее Богачеве. Но, придя в выставочный зал на ул.Кирова, у первой же картины замер в самом искреннем восхищении. Натюрморт «Яблочный спас». Яблоки такие живые, сочные, и, клянусь вам, пахнущие, а за ними – лампадка и Божий лик. Каждое яблочко, каждый листок хотелось рассматривать как отдельное произведение, а в целом картина излучала какой-то мягкий, умиротворяющий свет.

Потом – автопортрет на фоне ленинградского пейзажа. Сразу заметилось, что лицо Андрея в шляпе, с элегантной бородой – помещено не в центр картины, а сдвинуто чуть вниз и влево. Словно подчеркивал: не я тут главный, а – Нева, мостик, старые дома и храм вдалеке с сияющим синим куполом.

Под стеклом витрины – рисунки, композиционные поиски к картине «Прощание славянки». Как долго искал он наиболее выразительного расположения фигур, как по режиссёрски «ставил» её. Он искал сокровенный смысл в каждом повороте головы, положении рук… И вот – готовое полотно. За столом – две женские и две мужские фигуры, истерзанные войной. Про каждую можно написать историю нечеловеческих страданий и потерь. Но с каким вдохновенным исступлением старик растягивает аккордеон, как проникает эта музыка до самых душевных глубин героев картины. А на столе – яблоки, живые, живые…

Андрей Богачев – был скромным, русским, одержимым, православным и бесконечно одарённым Художником. «Умница и огромный талант» – как написано в Книге отзывов. Не потому ли у него не было периода непонимания и неприятия? В его работы публика влюбилась сразу, а собратья по цеху приняли его в свой круг безоговорочно. Этому способствовало и то, что он был традиционалист, с академическим образованием. Живые люди, живая природа интересовали его. Знаки, символы и посылы «ищите сами, что я тут имел в виду» не привлекали совсем.

Сначала – художественная школа в Саратове, там же – художественное училище, преподавание, а потом – Ленинград, академия. Дипломная работа – портрет Александра Блока, напечатанный потом в журнале «Нева» – первое признание. В академии его мольберт «почему-то» всегда стоял рядом с мольбертом студентки Валентины, которая поначалу обратила внимание на то, что у студента Богачева по всем предметам только пятёрки. А получить пятёрку в тогдашней академии было делом почти нереальным. Валентина Михайловна стала его женой, другом, соратницей, а ныне она – главный хранитель его творческого наследия, и тоже прекрасный художник.

В середине 80-х супруги приехали в Воронеж по распределению. В городе тогда была острая нехватка традиционалистов. Приверженность Богачева к русской реалистической школе, мастерское владение кистью, трудным «пульсирующим» мазком предопределили выбор Воронежа, и, боже мой, какой это был правильный выбор!

Тут опять просится банальность – художник, мол, работал в тесном, тёмном подвале при свете тусклой лампочки... Ничего подобного. Я с удивлением узнал, что в нашем городе тогда для художников создавались прекрасные условия для творчества. По специальным проектам строились большие помещения с верхним светом, и одно из лучших было предоставлено Андрею Владиславовичу. Он сразу же, с одержимым вдохновением взялся за кисть, и уже не ленинградские, а воронежские пейзажи Богачева стали разлетаться по миру. В каком-нибудь шведском музее висит картина, на которой изображена Адмиралтейская площадь…

Блестяще образованный, с философским складом ума, очень требовательный, прежде всего к самому себе Андрей Богачев был человеком сложным. Но, понимая свою сложность, он никогда не навязывал её другим, не боролся ни с кем, не пытался добыть «50 дипломов, подтверждающих, что он знаменит». Он просто творил, карандашом и кистью отвечая на вопрос, что у него – не звание, а призвание. К этой игре слов я готов добавить и слово признание.

Его любили все, товарищи по цеху, педагоги, руководители, любители живописи, которые с нетерпением ждали появления каждой новой его работы и, конечно, супруга и верный соратник Валентина Михайловна. Ему не нужно было нести куда-то и «пробивать» свои картины, за ними приходили сами. Живя, безусловно, непростой жизнью, переживая несовершенство этого мира, Богачев в своём творчестве не приглашал никого грустить вместе с ним. Грусть в его картинах светлая и жизнеутверждающая.

Вот одна из самых значимых работ – военный триптих «Семена не должны быть перемолоты», над которым он работал свыше 20 лет. Родители Андрея хлебнули войны в полной мере, поэтому эта тема, конечно же, особенно всегда волновала его. Отец Владислав Васильевич Богачев, танкист, от начала до конца прошёл Финскую, Отечественную и ехал уже в эшелоне на восток, когда Япония сдалась…

На левой картине «Бабье лето 1941 года. Мама» – бегущая женщина, прижимающая к груди двух младенцев. Здесь – почти документальное воспроизведение рассказа своей матери Раисы Григорьевны. Она бежала от войны из Мурманска с двумя детьми, одного из которых уберечь не смогла… Яркие краски её наряда – в чудовищном контрасте с её лицом, на котором ужас и отчаянье…

Середина триптиха «В донских ковылях» – убитый солдат в степи. И не воин вовсе, а музыкант. Рядом с ним – листки с нотами и пробитая пулей валторна. Что ещё тут скажешь…

И, наконец – пронзительный финал «Святое воскресенье». Повреждённый бомбёжками храм. А в нём на фоне святых ликов – седой старик, согбенная старуха, и несколько молодых советских солдат после тяжёлых боёв. Перевязанные раны, автоматы на плечах, но в руках – свечки, и каждый неумело молит о своём… Три картины. Три святые ипостаси человеческого бытия страстно призывает хранить нас художник – Материнство, Культуру и Веру.

Сотни изумительных натюрмортов, пейзажей, портретов, жанровых картин оставил нам Андрей Богачёв, ушедший от нас в 2009 году. Его работы – в лучших музеях страны и частных коллекциях. Снобистская Европа, с её инсталляциями и «измами» была сразу же покорена живой правдой, искренностью, мастерством воронежца, и, не колеблясь, закупила десятки его картин.

Творил он вдохновенно и сосредоточенно. Ничего не должно было мешать, отвлекать от замысла. Вынашивал эти замыслы долго, за неделю, за месяц, за годы знал, что именно будет писать. Любил, чтобы звучала музыка определённого настроения. Когда не получалось, естественно нервничал и переживал, когда же мазки ложились как задумано – мог начать пританцовывать. Однажды Валентина Михайловна, чтобы порадовать мужа, принесла в дом букет ольховых серёжек. Принесла просто, как восторженная поклонница своему кумиру. А Андрей Владиславович был, конечно, тронут, но, в то же время, почти рассердился на неё. Ольховые серёжки были столь восхитительны, что нужно было немедленно их написать, пока она не завяли. Пришлось отвлечься на прекрасный натюрморт… Но чудесные букеты, составленные женой-художницей, появлялись в доме постоянно…

А ещё он любил писать рыбу. В натюрмортах с живой рыбой воплощалась его любовь к родной Волге и страсть рыбака.

С самого детства был «болен» Пушкиным. Постоянно перечитывал, изучал его жизнь, и написал много картин, где изобразил поэта в разные, моменты жизни. Пушкин Богачёва лично мне показался очень одиноким, отмеченным печатью будущей трагедии. А были ещё портреты Мольера, Бунина, Блока, Столыпина, Петра Великого, Святого Митрофания…
А вот чего он не любил и не умел – продавать свои картины. Хотя желающие купить стояли в очередь. Ещё во время учёбы Ленинграде иностранцы постоянно предлагали ему уступить за хорошие деньги этюды «Белые ночи». Не уступал. Но заработка ради – приходилось и продавать. Андрей Владиславович говорил: «Мы пишем для того, чтобы у нас были деньги для следующих работ». Гораздо охотнее он свои работы просто дарил.

Ну, и педагогика, к которой Андрей Владиславович подходил не менее ответственно и увлечённо. Сначала – в Воронежском художественном училище, а затем – в Воронежской академии искусств. Ученикам трудно превзойти Такого учителя, но уже свыше 20 его питомцев стали членами Союза художников России. Поэтому идея учредить в Воронеже ежегодную премию для молодых, одарённых художников имени Андрея Богачева мне кажется очень и очень правильной.

Творческий подвиг Богачева ещё и в том, что с ним произошло самое страшное, что может произойти с живописцем – была повреждена рука. И многие годы он писал свои шедевры, сжимая кисть мизинцем…
У художника есть два пути стать известным. Первый – это эпатаж. Заставить говорить о себе любыми средствами от скандалов до самого дешевого пиара. Но эта пена быстро спадает.
А есть другой, более долгий и трудный путь. Это – уметь думать, рисовать и писать, и упорно, упорно работать, ежедневно пребывая в изматывающем творческом поиске. Директор музея имени Крамского В.Д. Добромиров, позировал Богачёву для портретов Бунина и митрополита Митрофания, и мог наблюдать, что это такое – муки творчества Богачева. Не изматывая и щадя натурщиков – себя он изматывал бесконечно.

Труд, труд, поиск, постоянная неудовлетворённость, снова труд…
И награда в виде подлинной любви, благодарности современников и потомков обязательно придёт, как пришла она к нашему выдающемуся земляку, воистину народному художнику, живописцу России Андрею Богачёву.